Я почти забыла его.
Я сделала всё, чтобы стереть из памяти его голос, запах, прикосновения всё, что было связано с ним.
Я будто вычистила из себя каждую крупицу воспоминаний.
Потому что любить это больно.
Работа, друзья, семья всё это заняло мои мысли, заполнило время, не оставляя места для боли.
Но в тот вечер, спеша домой, я чувствовала лёгкое беспокойство. Предчувствие.
Что-то было не так.
Я шла по вечернему городу, вдыхая сладковатый запах цветов, чувствуя, как легкий ветер играет с подолом платья.
И вдруг я поняла — я пустая.
Я забыла, как это — любить. И как это — быть любимой.
Секс? Да, я хотела секса. Его не было уже несколько месяцев. С тех пор, как он исчез.
Я пыталась утешить себя, ласкать себя. Но разве это похоже на прикосновение любимого мужчины? Разве это то же самое?
Я зашла в парадную, поднялась по лестнице, достала ключи… и вдруг замерла.
Звук.
Не показалось. Кто-то был в моей квартире.
Я повернула ключ в замке, и в нос ударил знакомый запах
итальянские специи. Орегано, базилик, немного тимьяна. Он так пах, когда готовил.
Я подняла глаза… и замерла.
Он стоял на пороге кухни, как будто никогда не уходил.
Дэвид.
И наши взгляды встретились
Он стоял нагой, лишь в одном фартуке,улыбаясь своей наглой, дерзкой улыбкой
той самой, что опьяняла меня раньше,пленяла разум и выключала логику.
Как в те времена, когда мы были вместе.
Когда дни сливались в ночи, а ночи в бесконечную страсть.
Когда мы не вылезали из постели после дикого, исступлённого секса,
разбросанные простыни, спутанные волосы,
всё это было нашей рутиной.
А потом, когда голод накрывал нас, он вставал, всё ещё с хриплым голосом,
всё ещё с моими следами на своей коже
и шёл готовить свою фирменную пасту.
С запахом базилика, чеснока, перца,
и чего-то ещё — его, настоящего, живого.
Мы ели её нагими, сидя на кухне,
соус капал на кожу, мы смеялись и слизывали его друг с друга.
Я смотрела на его плечи, на сильные руки, на загорелые, крепкие ноги…
на бугорок под фартуком,
где я точно знала он ( член) уже встал.
В груди что-то сжалось.
Огромная волна накрыла меня с головой
волна страсти, ненависти, любви и вожделения.
Всё разом.
У меня в голове билась только одна мысль:
Он вернулся.
Он здесь.
Он всё ещё хочет меня.
Я нужна ему.
Я собрала волю в кулак.
Подавила дрожь, что пробежала по позвоночнику.
Выпрямилась, будто у меня внутри не бушевал ураган.
Мой взгляд был ледяным.
Слишком спокойным, чтобы выдать то, что творилось у меня внутри.
Я посмотрела прямо в его серые глаза в те самые, в которых когда-то тонула.
Холодным голосом, на пределе самоконтроля, я произнесла:
— Дэвид. Что ты здесь делаешь?
Он усмехнулся.
Тепло, самоуверенно, по-мужски нагло.
Взгляд скользнул по мне с ног до головы.
Он читал меня как открытую книгу, и, кажется, наслаждался каждым мгновением моего напряжения.
— Лиз, — мягко, почти шепотом. — Я готовлю нам ужин.
Ты ведь голодна, правда?
От его голоса у меня внутри всё сжалось.
Он говорил не только про еду
он знал, он чувствовал,
он помнил.
Мой рот открылся, чтобы сказать что-то резкое, уколоть,
но вместо слов я почувствовала,
как пахнет его соус.
Как тепло, как опасно,
как будто в воздухе запах не пасты,
а старого чувства,
которое только дремало
и теперь просыпалось.
Я стояла на пороге, сжимая ключи в руке так крепко, что металл впился в ладонь.
Но не чувствовала боли.
Я чувствовала его.
Чувствовала, как он медленно, аккуратно, будто нож в масло, проникает в мою броню.
— Ты ведь всё ещё любишь пасту аль денте, — сказал он, поворачиваясь к плите, и я увидела, как его спина напряженно играет мышцами под фартуком.
Будто каждая деталь была рассчитана.
Как и пауза, с которой он добавил:
— …и немного перца. Не слишком остро. Как ты любишь.
Я молчала.
Я всё ещё держалась.
Но внутри трещина.
Маленькая. Почти незаметная.
Она пошла от одного слова. От интонации.
Он выложил пасту на тарелки. Аккуратно. Красиво.
— Вино? — спросил он, не оборачиваясь.
— Я не пью, — ответила я жёстко.
Он повернулся, приподнял бровь:
— Ты всегда пила белое, когда сердилась. Ты сейчас сердита?
Я не ответила.
Он подошёл ближе, взял бокал, налил вина и поставил на стол.
А потом подошёл
так близко, что я могла чувствовать жар его кожи.
Ноги его едва касались моих. Случайно. Или не совсем.
— Я скучал, Лиз, — сказал он негромко.
— Ты ушёл, — прошептала я. — Ты исчез.
Он не отрицал.
Просто посмотрел на меня, и в его глазах было то, от чего у меня сбилось дыхание:
воспоминание обо всём.
О нас.
О том, как я была счастлива в его объятиях,
как он гладил мои волосы,
как говорил, что я единственная.
— Я был идиотом, — произнёс он.
Тихо. По-мужски. Без оправданий.
И тогда он потянулся вперёд.
Просто взял мою ладонь ту, в которой я до сих пор стискивала ключи.
Разжал пальцы, медленно, по одному.
И приложил к губам. Поцеловал.
Я дрожала.
Молча.
Но дрожала.
Он посмотрел на меня, наклонился ближе:
— Я хочу, чтобы ты поела. А потом… если ты разрешишь, я останусь.
Я смотрела на него, а внутри всё рушилось.
Моя стена, моя маска, моя гордость.
Потому что он знал, как говорить.
Как касаться.
Как смотреть.
Он ломал меня.
Тихо. Уверенно.
И я позволяла.
Я смотрела на него и больше не могла дышать.
Горло сжало, грудь вздымалась. Внутри всё горело.
Я не успела сказать не слова, он
наклонился ко мне и поцеловал.
Сначала мягко, почти бережно.
Но я сорвалась.
Как будто всё это время жила на грани.
Как будто ждала именно этот момент, чтобы взорваться.
Я вскрикнула не от боли, от ярости, от желания.
Схватила его за волосы, вжалась в его губы, приоткрыла рот,
словно хотела не поцеловать, а проглотить.
Почувствовать снова, что он мой.
Что он вернулся.
Он обнял меня и приподнял немного.
Платье задралось.
Он зарычал по-настоящему, грубо, хищно и уронил нас на диван.
Он не снимал фартук.
Это только злило меня.
Я рвала его завязки, царапала его спину,а он вжимался в меня, будто хотел войти под кожу,
стать частью меня снова.
Его рот горячий, влажный нашёл мою шею, ключицы, грудь.
Он знал, куда целовать.
Знал, как тронуть, чтобы я выгнулась дугой,
захлебнулась от первого стона.
Я дрожала, будто у меня лихорадка.
А он наслаждался.
Управлял мной, как раньше.
Он прижал мои руки к подушке, задрал платье , отодвинув трусики вошёл в меня резко,
не спросив зная, что я готова.
Что я уже вся для него.
Я закричала.
Моё тело вспомнило его до самой косточки.
Каждое движение было безумным.
В нём было всё: тоска, боль, злость, любовь.
Каждый толчок словно год одиночества,что теперь стирался его телом во мне.
Я кусала его плечи.
Он шептал мне в ухо грязные слова, а потом моё имя, как молитву.
Мы сорвались, как ураган.
Разнесли всё вокруг подушки, посуду, остатки гордости.
И когда всё закончилось я лежала под ним,
распахнутая, пропитанная им,
с губами, всё ещё горящими от поцелуев.
Я не знала, будет ли завтра.
Но сейчас он был мой.
Я проснулась среди ночи.
В комнате было темно, только свет из окна ложился бледным пятном на стену.
Он спал рядом тёплый, тяжёлый, раскинув руку,
как будто снова хотел удержать меня во сне.
Я лежала, смотрела в потолок и слушала его дыхание.
И чувствовала, как внутри меня поднимается что-то.
Не страсть.
Нет.
Это была другая буря.
Та, что начинается в тишине.
Я выскользнула из-под его руки, встала, натянула рубашку — его, конечно.
Запах напомнил о секундах, когда я забывала, как он меня предал.
Когда растворялась в нём.
Когда позволяла себе не помнить.
Он пошевелился, открыл глаза, и тут же сел.
— Лиз?.. — голос хриплый, разбуженный, тревожный.
— Спи, — сказала я резко, но стояла у окна, сжав кулаки.
— Что-то случилось?
Я обернулась.
— Ты серьёзно спрашиваешь? Ты исчез. Без слов.
На недели. Месяцы.
А теперь приходишь, раздеваешься, готовишь пасту и е...шь меня,
как будто ничего не было?
Он смотрел. Молча.
А я не могла остановиться.
— Где ты был, Дэвид? Почему ты ушёл тогда? Почему не написал? Не объяснил?
— Я боялся, — сказал он. Просто. Честно.
— Чего? Меня?
Он встал. Подошёл ближе.
— Себя. Того, что я чувствовал. Это было… слишком.
Я не знал, как с этим справиться. Я испугался, что разрушу тебя. Нас.
Я усмехнулась.
— А теперь решил, что уже можно? Что Лиз починили, можно снова ломать?
Он подошёл совсем близко.
— Я пришёл, потому что не могу без тебя.
— А я могу! — выкрикнула я.
Слёзы подступали к глазам, горло жгло.
Он смотрел на меня долго.
А потом вдруг схватил меня, прижал к себе.
— Тогда оттолкни меня. Если правда можешь.
Я замерла.
Его дыхание обжигало мою кожу.
Я замерла в его объятиях,
внутри всё трепетало, пульсировало от злости, от страсти, от воспоминаний.
Он попытался снова поцеловать меня.
Но я отстранилась.
Взяла его за подбородок,
жёстко, как он когда-то делал со мной.
— На колени, Дэвид.
Он смотрел в глаза, удивлённый, но подчиняющийся,
и медленно опустился.
— За всё, — шептала я. — За боль. За молчание.
За ночи, когда я засыпала одна.
За то, что я любила тебя до конца ,а ты сбежал.
Я стояла перед ним,
в его рубашке, полуоткрытой,
без трусиков, с дыханием, которое сбивалось всё быстрее.
Он смотрел на меня снизу вверх
и не было в его взгляде ни капли жалости к себе.
Была только жажда. Почтение. Покорность.
Я вложила пальцы в его волосы и притянула его лицо к себе.
— Хочешь прощения? — прошептала. — Заслужи его.
Он не ответил.
Он знал.
И он нырнул в меня жадно, горячо, словно пил воду после долгого голода.
Я вскрикнула не только от наслаждения,
а от ощущения власти,
от того, что теперь я управляю этим огнём.
Он ласкал меня языком нежно, но настойчиво, как будто хотел проникнуть глубже,
сказать мне всё, что не успел словами.
Мои пальцы вцепились в его волосы, я держала его крепко,
водила бёдрами, требуя большего,
и он отвечал с рвением, с жаждой, словно в этих влажных, пульсирующих мгновениях
он просил прощения телом,
молча, страстно, без права на ошибку.
Я стонала, тонула, выгибалась,
а он не отрывался, не останавливался,
пока я не сорвалась в крике, в блаженстве, в исступлённом, безумном оргазме,
что сорвал остатки гордости.
Я стояла, дрожа, а он всё ещё стоял на коленях.
Поднял взгляд,
и прошептал только :
— Прости меня, Лиз.
Я подняла его лицо за подбородок, мои пальцы были тёплыми и решительными.
— Скажи мне это, Дэвид.
Он открыл рот, но слова застряли.
И тогда я покачала головой:
— Нет. Не это.
Я хочу слышать то, что ты не решился сказать тогда.
Год назад. Когда исчез.
Он молчал.
Опустил глаза.
Стиснул зубы.
Его руки дрожали, как будто что-то ломалось внутри.
Я медленно опустилась рядом с ним, на колени.
Теперь мы были на одном уровне.
Равные.
Раненые.
— Посмотри на меня, — сказала я.
Без слёз. Без истерики.
Только ожидание.
И тогда он поднял взгляд.
На секунду ту, что длится вечность.
И произнёс:
— Лиз…
Я люблю тебя.
Тишина.
Никаких фейерверков, никакой музыки.
Просто правда.
Такая простая. Такая поздняя.
Я кивнула.
Не улыбнулась. Не заплакала.
Просто взяла его за руку.
И в ту ночь мы были вместе
Но это не сказка.
Это — жизнь.
Через несколько месяцев мы расстались.
Не со скандалом. Не в слезах.
Просто поняли:
иногда даже самая сильная любовь
не может исцелить то,
что однажды сломалось.
И всё же…
Я помню его.
Он помнит меня.
И если бы у кого-то из нас спросили
жалеешь ли ты?
Мы оба бы ответили: нет.
Я сделала всё, чтобы стереть из памяти его голос, запах, прикосновения всё, что было связано с ним.
Я будто вычистила из себя каждую крупицу воспоминаний.
Потому что любить это больно.
Работа, друзья, семья всё это заняло мои мысли, заполнило время, не оставляя места для боли.
Но в тот вечер, спеша домой, я чувствовала лёгкое беспокойство. Предчувствие.
Что-то было не так.
Я шла по вечернему городу, вдыхая сладковатый запах цветов, чувствуя, как легкий ветер играет с подолом платья.
И вдруг я поняла — я пустая.
Я забыла, как это — любить. И как это — быть любимой.
Секс? Да, я хотела секса. Его не было уже несколько месяцев. С тех пор, как он исчез.
Я пыталась утешить себя, ласкать себя. Но разве это похоже на прикосновение любимого мужчины? Разве это то же самое?
Я зашла в парадную, поднялась по лестнице, достала ключи… и вдруг замерла.
Звук.
Не показалось. Кто-то был в моей квартире.
Я повернула ключ в замке, и в нос ударил знакомый запах
итальянские специи. Орегано, базилик, немного тимьяна. Он так пах, когда готовил.
Я подняла глаза… и замерла.
Он стоял на пороге кухни, как будто никогда не уходил.
Дэвид.
И наши взгляды встретились
Он стоял нагой, лишь в одном фартуке,улыбаясь своей наглой, дерзкой улыбкой
той самой, что опьяняла меня раньше,пленяла разум и выключала логику.
Как в те времена, когда мы были вместе.
Когда дни сливались в ночи, а ночи в бесконечную страсть.
Когда мы не вылезали из постели после дикого, исступлённого секса,
разбросанные простыни, спутанные волосы,
всё это было нашей рутиной.
А потом, когда голод накрывал нас, он вставал, всё ещё с хриплым голосом,
всё ещё с моими следами на своей коже
и шёл готовить свою фирменную пасту.
С запахом базилика, чеснока, перца,
и чего-то ещё — его, настоящего, живого.
Мы ели её нагими, сидя на кухне,
соус капал на кожу, мы смеялись и слизывали его друг с друга.
Я смотрела на его плечи, на сильные руки, на загорелые, крепкие ноги…
на бугорок под фартуком,
где я точно знала он ( член) уже встал.
В груди что-то сжалось.
Огромная волна накрыла меня с головой
волна страсти, ненависти, любви и вожделения.
Всё разом.
У меня в голове билась только одна мысль:
Он вернулся.
Он здесь.
Он всё ещё хочет меня.
Я нужна ему.
Я собрала волю в кулак.
Подавила дрожь, что пробежала по позвоночнику.
Выпрямилась, будто у меня внутри не бушевал ураган.
Мой взгляд был ледяным.
Слишком спокойным, чтобы выдать то, что творилось у меня внутри.
Я посмотрела прямо в его серые глаза в те самые, в которых когда-то тонула.
Холодным голосом, на пределе самоконтроля, я произнесла:
— Дэвид. Что ты здесь делаешь?
Он усмехнулся.
Тепло, самоуверенно, по-мужски нагло.
Взгляд скользнул по мне с ног до головы.
Он читал меня как открытую книгу, и, кажется, наслаждался каждым мгновением моего напряжения.
— Лиз, — мягко, почти шепотом. — Я готовлю нам ужин.
Ты ведь голодна, правда?
От его голоса у меня внутри всё сжалось.
Он говорил не только про еду
он знал, он чувствовал,
он помнил.
Мой рот открылся, чтобы сказать что-то резкое, уколоть,
но вместо слов я почувствовала,
как пахнет его соус.
Как тепло, как опасно,
как будто в воздухе запах не пасты,
а старого чувства,
которое только дремало
и теперь просыпалось.
Я стояла на пороге, сжимая ключи в руке так крепко, что металл впился в ладонь.
Но не чувствовала боли.
Я чувствовала его.
Чувствовала, как он медленно, аккуратно, будто нож в масло, проникает в мою броню.
— Ты ведь всё ещё любишь пасту аль денте, — сказал он, поворачиваясь к плите, и я увидела, как его спина напряженно играет мышцами под фартуком.
Будто каждая деталь была рассчитана.
Как и пауза, с которой он добавил:
— …и немного перца. Не слишком остро. Как ты любишь.
Я молчала.
Я всё ещё держалась.
Но внутри трещина.
Маленькая. Почти незаметная.
Она пошла от одного слова. От интонации.
Он выложил пасту на тарелки. Аккуратно. Красиво.
— Вино? — спросил он, не оборачиваясь.
— Я не пью, — ответила я жёстко.
Он повернулся, приподнял бровь:
— Ты всегда пила белое, когда сердилась. Ты сейчас сердита?
Я не ответила.
Он подошёл ближе, взял бокал, налил вина и поставил на стол.
А потом подошёл
так близко, что я могла чувствовать жар его кожи.
Ноги его едва касались моих. Случайно. Или не совсем.
— Я скучал, Лиз, — сказал он негромко.
— Ты ушёл, — прошептала я. — Ты исчез.
Он не отрицал.
Просто посмотрел на меня, и в его глазах было то, от чего у меня сбилось дыхание:
воспоминание обо всём.
О нас.
О том, как я была счастлива в его объятиях,
как он гладил мои волосы,
как говорил, что я единственная.
— Я был идиотом, — произнёс он.
Тихо. По-мужски. Без оправданий.
И тогда он потянулся вперёд.
Просто взял мою ладонь ту, в которой я до сих пор стискивала ключи.
Разжал пальцы, медленно, по одному.
И приложил к губам. Поцеловал.
Я дрожала.
Молча.
Но дрожала.
Он посмотрел на меня, наклонился ближе:
— Я хочу, чтобы ты поела. А потом… если ты разрешишь, я останусь.
Я смотрела на него, а внутри всё рушилось.
Моя стена, моя маска, моя гордость.
Потому что он знал, как говорить.
Как касаться.
Как смотреть.
Он ломал меня.
Тихо. Уверенно.
И я позволяла.
Я смотрела на него и больше не могла дышать.
Горло сжало, грудь вздымалась. Внутри всё горело.
Я не успела сказать не слова, он
наклонился ко мне и поцеловал.
Сначала мягко, почти бережно.
Но я сорвалась.
Как будто всё это время жила на грани.
Как будто ждала именно этот момент, чтобы взорваться.
Я вскрикнула не от боли, от ярости, от желания.
Схватила его за волосы, вжалась в его губы, приоткрыла рот,
словно хотела не поцеловать, а проглотить.
Почувствовать снова, что он мой.
Что он вернулся.
Он обнял меня и приподнял немного.
Платье задралось.
Он зарычал по-настоящему, грубо, хищно и уронил нас на диван.
Он не снимал фартук.
Это только злило меня.
Я рвала его завязки, царапала его спину,а он вжимался в меня, будто хотел войти под кожу,
стать частью меня снова.
Его рот горячий, влажный нашёл мою шею, ключицы, грудь.
Он знал, куда целовать.
Знал, как тронуть, чтобы я выгнулась дугой,
захлебнулась от первого стона.
Я дрожала, будто у меня лихорадка.
А он наслаждался.
Управлял мной, как раньше.
Он прижал мои руки к подушке, задрал платье , отодвинув трусики вошёл в меня резко,
не спросив зная, что я готова.
Что я уже вся для него.
Я закричала.
Моё тело вспомнило его до самой косточки.
Каждое движение было безумным.
В нём было всё: тоска, боль, злость, любовь.
Каждый толчок словно год одиночества,что теперь стирался его телом во мне.
Я кусала его плечи.
Он шептал мне в ухо грязные слова, а потом моё имя, как молитву.
Мы сорвались, как ураган.
Разнесли всё вокруг подушки, посуду, остатки гордости.
И когда всё закончилось я лежала под ним,
распахнутая, пропитанная им,
с губами, всё ещё горящими от поцелуев.
Я не знала, будет ли завтра.
Но сейчас он был мой.
Я проснулась среди ночи.
В комнате было темно, только свет из окна ложился бледным пятном на стену.
Он спал рядом тёплый, тяжёлый, раскинув руку,
как будто снова хотел удержать меня во сне.
Я лежала, смотрела в потолок и слушала его дыхание.
И чувствовала, как внутри меня поднимается что-то.
Не страсть.
Нет.
Это была другая буря.
Та, что начинается в тишине.
Я выскользнула из-под его руки, встала, натянула рубашку — его, конечно.
Запах напомнил о секундах, когда я забывала, как он меня предал.
Когда растворялась в нём.
Когда позволяла себе не помнить.
Он пошевелился, открыл глаза, и тут же сел.
— Лиз?.. — голос хриплый, разбуженный, тревожный.
— Спи, — сказала я резко, но стояла у окна, сжав кулаки.
— Что-то случилось?
Я обернулась.
— Ты серьёзно спрашиваешь? Ты исчез. Без слов.
На недели. Месяцы.
А теперь приходишь, раздеваешься, готовишь пасту и е...шь меня,
как будто ничего не было?
Он смотрел. Молча.
А я не могла остановиться.
— Где ты был, Дэвид? Почему ты ушёл тогда? Почему не написал? Не объяснил?
— Я боялся, — сказал он. Просто. Честно.
— Чего? Меня?
Он встал. Подошёл ближе.
— Себя. Того, что я чувствовал. Это было… слишком.
Я не знал, как с этим справиться. Я испугался, что разрушу тебя. Нас.
Я усмехнулась.
— А теперь решил, что уже можно? Что Лиз починили, можно снова ломать?
Он подошёл совсем близко.
— Я пришёл, потому что не могу без тебя.
— А я могу! — выкрикнула я.
Слёзы подступали к глазам, горло жгло.
Он смотрел на меня долго.
А потом вдруг схватил меня, прижал к себе.
— Тогда оттолкни меня. Если правда можешь.
Я замерла.
Его дыхание обжигало мою кожу.
Я замерла в его объятиях,
внутри всё трепетало, пульсировало от злости, от страсти, от воспоминаний.
Он попытался снова поцеловать меня.
Но я отстранилась.
Взяла его за подбородок,
жёстко, как он когда-то делал со мной.
— На колени, Дэвид.
Он смотрел в глаза, удивлённый, но подчиняющийся,
и медленно опустился.
— За всё, — шептала я. — За боль. За молчание.
За ночи, когда я засыпала одна.
За то, что я любила тебя до конца ,а ты сбежал.
Я стояла перед ним,
в его рубашке, полуоткрытой,
без трусиков, с дыханием, которое сбивалось всё быстрее.
Он смотрел на меня снизу вверх
и не было в его взгляде ни капли жалости к себе.
Была только жажда. Почтение. Покорность.
Я вложила пальцы в его волосы и притянула его лицо к себе.
— Хочешь прощения? — прошептала. — Заслужи его.
Он не ответил.
Он знал.
И он нырнул в меня жадно, горячо, словно пил воду после долгого голода.
Я вскрикнула не только от наслаждения,
а от ощущения власти,
от того, что теперь я управляю этим огнём.
Он ласкал меня языком нежно, но настойчиво, как будто хотел проникнуть глубже,
сказать мне всё, что не успел словами.
Мои пальцы вцепились в его волосы, я держала его крепко,
водила бёдрами, требуя большего,
и он отвечал с рвением, с жаждой, словно в этих влажных, пульсирующих мгновениях
он просил прощения телом,
молча, страстно, без права на ошибку.
Я стонала, тонула, выгибалась,
а он не отрывался, не останавливался,
пока я не сорвалась в крике, в блаженстве, в исступлённом, безумном оргазме,
что сорвал остатки гордости.
Я стояла, дрожа, а он всё ещё стоял на коленях.
Поднял взгляд,
и прошептал только :
— Прости меня, Лиз.
Я подняла его лицо за подбородок, мои пальцы были тёплыми и решительными.
— Скажи мне это, Дэвид.
Он открыл рот, но слова застряли.
И тогда я покачала головой:
— Нет. Не это.
Я хочу слышать то, что ты не решился сказать тогда.
Год назад. Когда исчез.
Он молчал.
Опустил глаза.
Стиснул зубы.
Его руки дрожали, как будто что-то ломалось внутри.
Я медленно опустилась рядом с ним, на колени.
Теперь мы были на одном уровне.
Равные.
Раненые.
— Посмотри на меня, — сказала я.
Без слёз. Без истерики.
Только ожидание.
И тогда он поднял взгляд.
На секунду ту, что длится вечность.
И произнёс:
— Лиз…
Я люблю тебя.
Тишина.
Никаких фейерверков, никакой музыки.
Просто правда.
Такая простая. Такая поздняя.
Я кивнула.
Не улыбнулась. Не заплакала.
Просто взяла его за руку.
И в ту ночь мы были вместе
Но это не сказка.
Это — жизнь.
Через несколько месяцев мы расстались.
Не со скандалом. Не в слезах.
Просто поняли:
иногда даже самая сильная любовь
не может исцелить то,
что однажды сломалось.
И всё же…
Я помню его.
Он помнит меня.
И если бы у кого-то из нас спросили
жалеешь ли ты?
Мы оба бы ответили: нет.